Сталь почти как серебро
Серебро тлеет лунным светом
Сталь почти не звенит
Вьется кольцами как змея
Где-то внутри - лестницы, лабиринты
Волнуются моря свинца
Но я жду чистый тон
Оборачивающийся отблеском утра.

Лунноцветное — это восхождение вопреки, полет вне гравитации к бесконечному и безмятежному серебру.

Лунноцветное — это альбом заметок и историй. Он состоит из пьес, которые являются своеобразными заметками, хрониками, комментариями к стабильной, однообразной, скучной повседневности, которая тяжелыми каплями окропляет чувство времени. С помощью звуков повседневность разукрашивается в цвета, радужные тона и абстрактно-ритмические паттерны. Иногда кажется, что лишь в музыке доступна тень свободы и так было всегда. Каждая пьеса — это слепок, момент во времени, который пытается стать законченной историей, но — с наступлением тишины — распадается на пыль и изгнанный свет. "Сейчас" расширяется, захватывает прошлое и будущее, чтобы стать вещью, стать абстракцией, стать объектом постоянства. Эта музыка вырастает из привычки, из повторения. Лунноцветное, таким образом, это комментарий к дню сегодняшнему, исследование того, как музыка может рождаться из обыкновенности, из привычной сосредоточенности, из равномерности медленно текущего одомашненного времени. Даже тогда, когда повседневность рассыпается и распадается на давяще-пугающий хаос и тревогу.

Лунноцветное — это попытка удержать повседневность тогда, когда всё вокруг и внутри коллапсирует. Когда прирученное время встаёт на дыбы и показывает клыки.

Музыка не является комментарием к нашей биографии, не является рассказом, способным передать опыт. Однако она является плодом нашего опыта — она рождается из всей полноты нашей жизни. Поэтому даже абстрактные пьесы, которые сами являются значением, а не знаком, как-то связаны с нашим жизненным опытом — являются замещением опыта в звуке.

Может ли музыка описывать повседневный опыт? Кажется, что нет ничего более далекого от музыки, чем быт, чем повторение, чем равномерное движение во времени. Повседневность десакрализована, священно лишь Событие, расторгающее единство каждодневной жизни, тогда как звучащее тело музыки кажется священным, сочащимся смыслами, обильными, но ускользающими и несхватываемыми.
Однако этот вопрос — это в первую очередь вопрос о той степени, с которой мы может придать смысл каждому дню и самым мельчайшим, рутинным занятиям. Могут ли они быть частью большой истории? Если так, то и музыка, которая рассказывает свои невозможные, нечленораздельные истории, истории движения и стремления, способна рассказать что-то об обыкновенном дне, который теперь освещен светом смысла.
Кажется, что никто не пишет всерьез музыки о, скажем, сытном ужине, мытье посуды или подметании кухни. Кто будет тратить силы и ноты на экзистенциальный сор!..Однако мельчайшее, забытое и забываемое тоже может звучать и быть частью осмысленной большой истории, которая разворачивается неспешно, с каждым днем, с каждой секундой. Сама повседневность может звучать, может стать звуком, если этого захочет музыкант — и таким образом повседневность можно спасти от забвения.
Как может звучать музыка о рутине, о самом обыкновенном, настолько обыденном, что даже не заслуживает обычно рефлексии и упоминания? Полагаю, как угодно, ведь в мельчайшем таится самое большое, в нем все та же драма напряжения и томления воли, что и в самых значительных событиях. Музыка о скуке и монотонности сама по себе не обязана быть скучной и монотонной — ведь рефлексия и интерпретация активности может быть остросюжетной, яркой, в отличии от самой активности. Я вполне могу вообразить себе фугу о влажной уборке или сонату, посвященную готовке борща — все может быть материалом для музыки, покуда наше сознание бодрствует.

Музыка может помочь выместить чувства — превратить эмоцию в моторику, в движение пальцев над фортепианной клавиатурой. Кажется, именно это мы называем способностью музыки выражать эмоции; звук даже не столько выражает, сколько замещает чувство, как это бывает с нечленораздельными возгласами или мимикой. Но важнее выражения то, что музыка способна дарить нам возможность проживать истории, которые никогда с нами не происходили и не могло происходить. В этих историях может нарушаться даже сама логика — они невероятны и невозможны, но все же существуют, все же звучат и ведут за собой. И щемящая грусть, которая часто примешивается к нашему восприятию музыки, быть может, знак нашего желания прорваться в эти невозможные миры.

Существует ли время на самом деле или это великая иллюзия, игра законов физики? С точки зрения повседневности и здравого смысла этот вопрос смешон и бессмысленен - вещи сменяют вещи, процессы перетекают один в другой. Музыка тоже не случается одновременно, в калейдоскопическом вихре, в ней есть смена одного другим, движение. Но, быть может, и это иллюзия своего рода? Некритичность взгляда, пойманного в ловушку мира?

Музыка — Юрий Виноградов. В записи принимали участие Ангелина Кувшинова (вокал) и Софья Сандер (арфа).
Обложка и иллюстрации — нейросеть Midjourney.