Цветы рассвета
Поэзия для меня — таинство превращения слова в вещь, алхимия смысла, становящегося живым (и гибнущим) эйдосом, образом. Эти стихи, как и в целом моя поэзия и даже проза — попытка укоренить собственную речь в мире, дать ей разрастись, обрести собственную волю и вещественность. Аналогично и с моей музыкой.
Всякий человек, способный к речи, уже творец, потому как речь — даже повседневная — уже творческий процесс, каждый день мы составляем слова в предложения, по своему реагируя на обстоятельств, вплетая свои слова в полилог современности, в фугу смыслов с невообразимым контрапунктом, тысячью тысяч тем. Когда человек сконцентрирован на творческом аспекте речи, когда занимается речевым творчеством сознательно, он занимается поэзией.
Верлибры — удел мастеров или дилетантов. Чувствуя себя вторым, я все же хочу, чтобы эти стихи существовали в виде цифрового следа, были доступны для тех, кому они по тем или иным причинам могут показаться любопытными.
Иллюстрации к тексту, как и к моей музыке, сделаны мною самим.
Всякий человек, способный к речи, уже творец, потому как речь — даже повседневная — уже творческий процесс, каждый день мы составляем слова в предложения, по своему реагируя на обстоятельств, вплетая свои слова в полилог современности, в фугу смыслов с невообразимым контрапунктом, тысячью тысяч тем. Когда человек сконцентрирован на творческом аспекте речи, когда занимается речевым творчеством сознательно, он занимается поэзией.
Верлибры — удел мастеров или дилетантов. Чувствуя себя вторым, я все же хочу, чтобы эти стихи существовали в виде цифрового следа, были доступны для тех, кому они по тем или иным причинам могут показаться любопытными.
Иллюстрации к тексту, как и к моей музыке, сделаны мною самим.
Цветы рассвета
Рассвет — немыслимая возможность
Нежданное, невероятное обретение
На бесконечном удалении от всех точек ориентирования
Путешествие вспять
Течение смутных вод, обращенное к собственному истоку
Звук, слово, знак способны лишь нежно, любяще коснуться этой темы
Не надеясь на обретение, на господство
На то, чтобы поймать первые лучи смуглого солнца в поле
Завернуть их в плащ
Отнести домой
И спрятать под лавку.
Эхо
Не забывай меня
Начерти имя мое
Следами пыли на зеркале
Ведь пустота тверда и непоколебима как графит
Как сверхплотное ядро черной звёзды
В ней вихрями виртуальных частиц
Струится имя моё
В самом темноликом омуте беспамятства
Эхом отдается имя моё
Только вспомни
Пусть трепещет имя моё в твоих ладонях
Возможность дождя
Возможность дождя выпадает сумерками
Тишина опадает хлопьями
Затмевает солнце бархатными тенями
Шумной рябью
Территория предстоящего молчания ширится
От сердца на бесконечность
В топкой почве увязает голос
Трепещет как сосудик на виске
Как подстреленная птица
Вибрирует, окутанный дыханием как холодом
Рвется, но тонет
Все глубже и глубже.
Смерть образа
Образ выброшен на берег
Узкую полоску сознания
Он бьется как рыба
Истончается без кислорода
Ум деловито исследует его
Препарирует вниманием как скальпелем
Машины языка плюются смыслом и бессмыслицей
Истекают нефтью и кровью
Они никогда не отдыхают
Образ несется сквозь узоры и линии
Проявляется сквозь вихри, рябь, пятна причудливой формы
Знаки наслаиваются друг на друга как помехи
Слово поглощает слово
Речь змеится в речи
В его сердцевине — растаявшее, спаянное различие
Искра, молния проскакивает между потенциалами
Между двумя самыми далекими реальностями
Образ восстает из фона
Неустойчиво
Неловко
Как приснившееся касание
Чего-то далекого, совсем не здешнего
Осиротевшего
Молчаливого
Образ вырастает как кристалл, как дерево
Корни его притаились глубоко
В сумрачно-багровой темноте
Образ рождается хромым, слепым, немым
Простирая свои поблекшие, щербатые крылья
Он лишает нас голоса
В его горле притаилась звонкая песня
Подменившая наши слова
Образ быстро стареет
Время вымывает из него смыслы
Разрывает его на моменты движения
На точки, клочки, пункты
Он тотчас умирает
Оставляя лишь разрыв и боль там
Где мгновения назад были пестрые линии
Где буйствовал цвет
Где обретала свою судьбу форма
Образ — это всегда прощание
Неловкое молчание
Немое свидетельство об утрате
Воображаемый прыжок сквозь временную бездну
К саду, в котором последний луч солнца
Осветил на миг трещины на лике
Мраморной стелы.
Другая боль
Просторы теснятся в груди
Безжалостные
Стремятся все дальше и дальше вдоль линии взора
Всю эту дурную бесконечность
Называют пространством
Оказывается, дар речи не дается даром
…
Кажется, что кто-то разбросал по плоскости
Сильным ловким броском
Предметы
Да так и оставил валяться где попало
И себя чувствуешь такой вот бесприютной лишней вещью
…
Непроницаемое абсолютно черное тело
Обсидиановая сфера
Смоляной гулкий шар
Уверенное, безапелляционное утверждение округлости
Покоится в собственных осколках
Как в скорлупе
В вопросительном углублении
В затягивающей воронке
Надпись на незнакомом языке
…
Посреди белого на черном
Под черным на белом
Над всеми пустынями, степями, холмами
Бессистемность, возведенная в местную добродетель
Молчание обещаний
Инверсия темы
Слово — это собирание
От греческого λόγος, глагол λέγω, что значит и говорить, и собирать
…
Снега вокруг ослепляют
Линии тысяч и тысяч вольт пронизывают скудную степь
То ли приснилось, то ли пригрезилось
Все это
Слишком обрывисто, слишком россыпью
Но некуда просыпаться
На тысячу километров, миль, лиг, любых других единиц измерения
Ни одного очага, огня, дома
Ни возгласа, ни тишины
Все потонуло в бескрайней движущейся белизне
Все не свое
Все чуждо
Здесь нужно выковать свой голос
Звенящий и яркий
Чтобы петь песни громче и громче.
Филомела
Шрамы духа
Инверсия птицы взлетает на отрицательный пьедестал
Бегущие тени вспахивают безжизненную каменистую почву
-Петр, ты ли это?…
Звучит с тщательно скрываемой надеждой
Пыль в глаза, сухость всех пустынь в глотке
Ласточка разрывает бумажный лист неба
И прочие милые сердцу безделицы.
Город
Целостность призрачна, это ослепляющий и мгновенно меркнущий след метеора.
Может ли что-то быть более или менее спонтанным, чем красота?
Осажденный город.
Вокруг вязкие пустыни,
Затопленные подступившим к запечатанным окнам океаном.
Небо такое низкое, плоское, как блюдце,
Податливое, все в рытвинах и трещинах.
Путь к обратной стороне радуги,
Изнанка солнечных лучей.
Земля все еще круглая под этим плоским небом,
Она вращается молчаливо, с усилием, скованная цепями,
Как отчаявшийся нераскаявшийся преступник.
Проржавевшие жернова еле крутятся.
Кажется, протяни руку — и коснешься небес.
Макушкой царапаешь непослушную твердь.
Приходится сгибаться, сворачиваться в узел,
Чтобы не разбить голову.
Небо такое маленькое, как просяное зёрнышко.
…строчка — это серебряная юркая рыбка,
Проскользнувшая сквозь пальцы.
Осажденный город.
Город отчаялся.
Заброшенные улочки как извивы плюща.
В груди что-то зреет, то ли звук, то ли нота.
Ветер распахивает настежь двери,
Шепчет в кронах колдовских деревьев,
Играет опавшей листвой.
Осень — скучная гостья.
…твердыня, изливающая свою свободу сквозь потайные ходы,
Решимость, прячущаяся в складках обветшавшего плаща,
Мерцающая игра бессодержательных смыслов.
Человек — это власть над бездной,
Стремительное падение в пропасть,
Ставшую такой милой, домашней, послушной.
По ее щербатому дну
Текут игривые белоголосые ручьи.
Говорят, их воды влекут беспамятство.
Осажденный город.
Неприкрытый ветхий дом непроизвольно делится.
Рождает переулок, а то и целый проспект, площадь.
Треск, скрип как тысяча болезненных вздохов, грохот.
Затем снова тишина,
Равное томление судорог,
Нежная музыка обидчиво конкретна в своих смутных напевах.
Движения нет, но все полно скрытой, созерцательной жизни.
Почему считается за ничто уже предвосхищенное?
…ведь текст капельками влаги осел на горячем, лихорадочном лбу.
Есть что-то основополагающее и завораживающее в этой мысли.
…ум пробужденный везде видит вызов.
Это самая незаинтересованная и бессердечная формулировка науки.
Тёмная вещь поглощена игрой магического очарования.
Осажденный город.
Здание сплюснуто, как спрут.
Куда ни пойдешь, вечно ходишь по кругу.
Ворота заперты,
Наступил поздний вечер.
Некому возвращаться домой,
Бульвары затейливо пусты,
Витрины отражают отощавшие остовы фонарей.
…опасное время динамической телесности,
Дискурсивное вещество извергается сосредоточенными гейзерами.
…знак лишается опоры, мечтательно парит в облаках.
Когда придет время жатвы, кто сплетет ему в косы тонкие корни?
…в пламени искушающе прекрасного энтропия, живая основа.
Ты мне нужен — среди единых прочих, по-настоящему подобных тебе, — чтобы я шёл.
Мир — это не борьба,
Не площади темных вод,
Не оглушающе тихие заводи,
Не пойманные в силки ленивые птицы.
Мир — это не вещи, не факты, не положения дел,
Не границы, расчерченные пунктирными линиями на карте,
Что перестала быть территорией,
Не негативный фактор
И не уверенное утверждение,
Не целостность, не множество, не универсум,
Не предельное число,
Не забава,
И не удручающая серьезность,
Лишь весточка,
Идеал хроматического описания.
…это разорвавшийся пейзаж, который был исполнен в ноктюрнальной сдержанной
манере.
Осажденный город.
Вокруг топкие болота,
Подернутые липким зноем.
Небо такое высокое, пышное, как золоченый купол,
Гладкое, округлое, масленое.
С него стекают изобильные солнечные потоки.
Дорога от заброшенности к лазоревым зорям.
Непослушной скатертью раскинулись далекие просторы,
Движущиеся зубцы холмов на горизонте,
Что-то смутное приближается, но вечно удерживается
На расстоянии,
Терпеливо бродит по пустым станицам,
Охватившим город полукругом,
Взявшим его в клещи.
…в беседах вихри ссылаются на предметы.
Монолог разваливается и замерзает клочками, такова печальная судьба одинокого
высказывания.
Избыток — любопытствующий диссидент прекрасного.
Символическая жизнь не допускает этого.
В хрупком мы любим так нестойко, так мало.
Шрамы духа
Инверсия птицы взлетает на отрицательный пьедестал
Бегущие тени вспахивают безжизненную каменистую почву
-Петр, ты ли это?…
Звучит с тщательно скрываемой надеждой
Пыль в глаза, сухость всех пустынь в глотке
Ласточка разрывает бумажный лист неба
И прочие милые сердцу безделицы.
Город
Целостность призрачна, это ослепляющий и мгновенно меркнущий след метеора.
Может ли что-то быть более или менее спонтанным, чем красота?
Осажденный город.
Вокруг вязкие пустыни,
Затопленные подступившим к запечатанным окнам океаном.
Небо такое низкое, плоское, как блюдце,
Податливое, все в рытвинах и трещинах.
Путь к обратной стороне радуги,
Изнанка солнечных лучей.
Земля все еще круглая под этим плоским небом,
Она вращается молчаливо, с усилием, скованная цепями,
Как отчаявшийся нераскаявшийся преступник.
Проржавевшие жернова еле крутятся.
Кажется, протяни руку — и коснешься небес.
Макушкой царапаешь непослушную твердь.
Приходится сгибаться, сворачиваться в узел,
Чтобы не разбить голову.
Небо такое маленькое, как просяное зёрнышко.
…строчка — это серебряная юркая рыбка,
Проскользнувшая сквозь пальцы.
Осажденный город.
Город отчаялся.
Заброшенные улочки как извивы плюща.
В груди что-то зреет, то ли звук, то ли нота.
Ветер распахивает настежь двери,
Шепчет в кронах колдовских деревьев,
Играет опавшей листвой.
Осень — скучная гостья.
…твердыня, изливающая свою свободу сквозь потайные ходы,
Решимость, прячущаяся в складках обветшавшего плаща,
Мерцающая игра бессодержательных смыслов.
Человек — это власть над бездной,
Стремительное падение в пропасть,
Ставшую такой милой, домашней, послушной.
По ее щербатому дну
Текут игривые белоголосые ручьи.
Говорят, их воды влекут беспамятство.
Осажденный город.
Неприкрытый ветхий дом непроизвольно делится.
Рождает переулок, а то и целый проспект, площадь.
Треск, скрип как тысяча болезненных вздохов, грохот.
Затем снова тишина,
Равное томление судорог,
Нежная музыка обидчиво конкретна в своих смутных напевах.
Движения нет, но все полно скрытой, созерцательной жизни.
Почему считается за ничто уже предвосхищенное?
…ведь текст капельками влаги осел на горячем, лихорадочном лбу.
Есть что-то основополагающее и завораживающее в этой мысли.
…ум пробужденный везде видит вызов.
Это самая незаинтересованная и бессердечная формулировка науки.
Тёмная вещь поглощена игрой магического очарования.
Осажденный город.
Здание сплюснуто, как спрут.
Куда ни пойдешь, вечно ходишь по кругу.
Ворота заперты,
Наступил поздний вечер.
Некому возвращаться домой,
Бульвары затейливо пусты,
Витрины отражают отощавшие остовы фонарей.
…опасное время динамической телесности,
Дискурсивное вещество извергается сосредоточенными гейзерами.
…знак лишается опоры, мечтательно парит в облаках.
Когда придет время жатвы, кто сплетет ему в косы тонкие корни?
…в пламени искушающе прекрасного энтропия, живая основа.
Ты мне нужен — среди единых прочих, по-настоящему подобных тебе, — чтобы я шёл.
Мир — это не борьба,
Не площади темных вод,
Не оглушающе тихие заводи,
Не пойманные в силки ленивые птицы.
Мир — это не вещи, не факты, не положения дел,
Не границы, расчерченные пунктирными линиями на карте,
Что перестала быть территорией,
Не негативный фактор
И не уверенное утверждение,
Не целостность, не множество, не универсум,
Не предельное число,
Не забава,
И не удручающая серьезность,
Лишь весточка,
Идеал хроматического описания.
…это разорвавшийся пейзаж, который был исполнен в ноктюрнальной сдержанной
манере.
Осажденный город.
Вокруг топкие болота,
Подернутые липким зноем.
Небо такое высокое, пышное, как золоченый купол,
Гладкое, округлое, масленое.
С него стекают изобильные солнечные потоки.
Дорога от заброшенности к лазоревым зорям.
Непослушной скатертью раскинулись далекие просторы,
Движущиеся зубцы холмов на горизонте,
Что-то смутное приближается, но вечно удерживается
На расстоянии,
Терпеливо бродит по пустым станицам,
Охватившим город полукругом,
Взявшим его в клещи.
…в беседах вихри ссылаются на предметы.
Монолог разваливается и замерзает клочками, такова печальная судьба одинокого
высказывания.
Избыток — любопытствующий диссидент прекрасного.
Символическая жизнь не допускает этого.
В хрупком мы любим так нестойко, так мало.
…в движении к ускользающему единству
Ведь нельзя высказаться, не вывернув слово наизнанку,
Не распотрошив речь,
Не разукрасив её в лирический перламутрово-синий;
Приходится терпеливо ждать,
Подбирая случайные сокровища среди гор всякого хлама как ребенок или бездомный,
а в это время:
Беспорядочная звезда блуждающих смыслов
Ободряюще сияет триумфальной медью,
Мерцает зловещей радостью;
Ирритация значений простерла свою выщербленную округлость
Вплоть до сладостной агонии,
До соприкосновения радиуса и цилиндрического бегства;
Расколотая грамматика экстатически бурлит и тает,
Сплошные точки и междометия,
Обернувшиеся непослушным смысловым контекстом;
Прилагательные и другие сплошные части речи
Застряли в горле сгустком злокачественных метафор;
В этой комнате всегда ветрено.
Тень звука
Путешествие вдоль линий сна, среди спутанных и тревожных грёз
музыка касается легко, почти неощутимо своей поэтичной тревогой
деликатные звуки, погруженные в себя, зачарованные собой
мышление нарциссического звука о самом себе собственными средствами
ни мира, ни меры для него не существует
будто привиделось, будто равный сон
тень звука принимает форму молчаливого подвижного разнотравия
переход из древней тишины в затопленные отделы памяти
очертания пересекаются с границей бессознательного состояния
мерцание преодолевает пороговые значения
архаичные фигуры рассыпаются под властью ветра
непроницаемое пёстрое pianissimo
замкнутая линия
расплывающаяся акварель в темнейших, сокровеннейших тонах
поступь тайны, следы которой расцветают багрово-алым.
Возможность нелинейной логики
Внутри решительного отказа
Свободное головокружительное падение
Как в мимолётном сне
Проникающем с севера на восток
Шествующем по этим землям оглушительно неторопливо
Приплясывающем в зловещем многозначном танце
Ничто уже случилось
Глядит слепыми белесыми глазами
Сквозь силуэты восковых фонарей
Проникает через рассредоточенность точек и линий в виде разрозненного контура
Пылью стелется по неровной поверхности
Растекается забытыми площадями
По глазному дну
Намеки расцветают судьбами
Ничто — в самой плотности вещей
В их неравнодушном касании
В их гладком глянцевом сердце
В пронизывающем золоченом холоде
Посреди любящего знойного лета
Забывчивость предметов — неотразима
Сонная одурь беспокойного мотылька
Эти дни и ночи бросают клич к жатве
На хаотических невинных полях
Бескомпромиссная трата их приношения должна обернуться
Властным голосом радости
Моментом долгожданной встречи
Созвездиями, будто вышитыми блёстками на плоскости камня.
Когда цветут звезды
Среди потускневших звёзд,
Из бездны птиц,
В безвоздушном пространстве, где гаснет дыхание,
В круге обступающей тьмы,
Сквозь километры льда,
Сквозь покрытый инеем асфальт и песок,
Сквозь холод молчания,
Хрустко, остро, терзая себя,
Расплывается ярким пятном,
Теплым маревом,
Судорогой мраморных снов
Этот цветок,
Пылающее солнце.
Ведь нельзя высказаться, не вывернув слово наизнанку,
Не распотрошив речь,
Не разукрасив её в лирический перламутрово-синий;
Приходится терпеливо ждать,
Подбирая случайные сокровища среди гор всякого хлама как ребенок или бездомный,
а в это время:
Беспорядочная звезда блуждающих смыслов
Ободряюще сияет триумфальной медью,
Мерцает зловещей радостью;
Ирритация значений простерла свою выщербленную округлость
Вплоть до сладостной агонии,
До соприкосновения радиуса и цилиндрического бегства;
Расколотая грамматика экстатически бурлит и тает,
Сплошные точки и междометия,
Обернувшиеся непослушным смысловым контекстом;
Прилагательные и другие сплошные части речи
Застряли в горле сгустком злокачественных метафор;
В этой комнате всегда ветрено.
Тень звука
Путешествие вдоль линий сна, среди спутанных и тревожных грёз
музыка касается легко, почти неощутимо своей поэтичной тревогой
деликатные звуки, погруженные в себя, зачарованные собой
мышление нарциссического звука о самом себе собственными средствами
ни мира, ни меры для него не существует
будто привиделось, будто равный сон
тень звука принимает форму молчаливого подвижного разнотравия
переход из древней тишины в затопленные отделы памяти
очертания пересекаются с границей бессознательного состояния
мерцание преодолевает пороговые значения
архаичные фигуры рассыпаются под властью ветра
непроницаемое пёстрое pianissimo
замкнутая линия
расплывающаяся акварель в темнейших, сокровеннейших тонах
поступь тайны, следы которой расцветают багрово-алым.
Возможность нелинейной логики
Внутри решительного отказа
Свободное головокружительное падение
Как в мимолётном сне
Проникающем с севера на восток
Шествующем по этим землям оглушительно неторопливо
Приплясывающем в зловещем многозначном танце
Ничто уже случилось
Глядит слепыми белесыми глазами
Сквозь силуэты восковых фонарей
Проникает через рассредоточенность точек и линий в виде разрозненного контура
Пылью стелется по неровной поверхности
Растекается забытыми площадями
По глазному дну
Намеки расцветают судьбами
Ничто — в самой плотности вещей
В их неравнодушном касании
В их гладком глянцевом сердце
В пронизывающем золоченом холоде
Посреди любящего знойного лета
Забывчивость предметов — неотразима
Сонная одурь беспокойного мотылька
Эти дни и ночи бросают клич к жатве
На хаотических невинных полях
Бескомпромиссная трата их приношения должна обернуться
Властным голосом радости
Моментом долгожданной встречи
Созвездиями, будто вышитыми блёстками на плоскости камня.
Когда цветут звезды
Среди потускневших звёзд,
Из бездны птиц,
В безвоздушном пространстве, где гаснет дыхание,
В круге обступающей тьмы,
Сквозь километры льда,
Сквозь покрытый инеем асфальт и песок,
Сквозь холод молчания,
Хрустко, остро, терзая себя,
Расплывается ярким пятном,
Теплым маревом,
Судорогой мраморных снов
Этот цветок,
Пылающее солнце.
Этот цветок,
Пылающее солнце.
Пылающее солнце.
